Читать интересную книгу Три жены. Большое кармическое путешествие - Елена Богатырёва

– Черт с тобой! – бросила та трубку и тут же снова разрыдалась.. – Никому не нужна…

– Ну что ты, – успокаивала ее Дара, – ну что ты…

Ну не ей же она нужна, в самом-то деле!

…Дара когда-то была маленькой девочкой. Эта девочка с косичками, притаившись в глубине ее души, до сих пор посматривает на мир широко раскрытыми от ужаса глазами. Она совсем не помнила свою настоящую маму. Только какие-то ее флюиды – запах, запястье, волну воздуха, перемещающуюся за ней по комнатам. Еще она помнила то ощущение, когда прижимаешься к маме крепко-крепко: блаженство, рай. Объятия любимого мужчины – совсем не то, совсем. Мама-ангел с фотокарточки смотрела мимо Дары, в пространство, сквозь стены. Сколько Дара ни разглядывала эту фотографию, ей все время хотелось, чтобы та смотрела на нее, на Дару, и чтобы улыбалась ей. Но все подступы к раю были закрыты.

Мама умерла, и Дара догадалась об этом не сразу. Сначала ей говорили, что та уехала надолго, а потом появилась «ма». Но ведь кроме настоящей мамы был еще настоящий брат. Она помнила его смутно: мальчик с синими, как у отца, глазами. И это был не сон и не ее фантазия. Мальчик действительно был. Рассказывал Даре сказки на ночь, говорил, что мама стала ангелом, что она всегда была ангелом, а ангелам трудно жить на земле среди людей, вот она и упорхнула на небо. Дара его обожала. Но куда же он делся? В детстве она спросила об этом отца. Тот только нахмурился, закусил губы, лицо его сделалось каменным. Может быть, этот мальчик тоже умер?

Загадочное детство не давало ей покоя до тех пор, пока она не встретила своего Сергея. Он был настолько земным, что вести с ним беседы про ангелов было смешно. Дара попыталась однажды, потом еще раз. Когда она завела этот разговор в третий раз, Сергей сказал ей:

– Дара, все это ерунда. Поговори с отцом, ты ведь давно уже взрослая. А если не можешь – выброси все это из головы. Думай о том, чтобы с нашей дочерью ничего подобного не случилось. У нас своя жизнь.

Значит, та, другая, жизнь была не ее? Чужая? Дара, подумав, согласилась, что лучше все это выбросить из головы. Тем более что дочке к тому времени нашли замечательную няню, говорящую на трех языках, и Дара принялась искать работу. Сидеть дома осточертело. К тому же ей не нужна была работа ради денег, ей нужна была такая работа, как у отца, чтобы раствориться в ней до последней капли и забыть обо всем на свете. То есть не обо всем, конечно, а хотя бы о том, что так мучило ее всю жизнь.

Она попробовала стать преподавателем. Прочитала несколько лекций и поняла, что не может больше видеть пустых глаз своих учеников. Им ничего было не нужно. И они ей были не нужны. Пусть проживут свою неинтересную жизнь, Дара не собирается ударить палец о палец, чтобы намекнуть им о существовании жизни другой. Потом ей вдруг безумно захотелось помогать людям, она устроилась работать в больницу, но бесконечные разговоры медсестер о своей мизерной зарплате, косые взгляды в ее сторону, полное отсутствие сострадания к больным терпеть было тоже выше ее сил. Она уволилась через три месяца, и все, кажется, вздохнули с облегчением. Потом Дара организовала курсы английского языка, придирчиво набрала штат и успокоилась. То есть развила бурную деятельность по расширению и рекламе своей маленькой школы. Через три года ее школа стала приносить хорошие деньги, Дара связалась с одним из американских колледжей, туда и обратно покатились экскурсии, учителя по обмену, дети на каникулы. Жизнь вокруг кипела – только успевай поворачиваться.

Но сегодня она снова словно вернулась в свое одинокое детство, ей снова захотелось узнать, отчего умерла мама, куда подевался брат и был ли он когда-нибудь на самом деле? Дара сидела у стола с тетрадкой и чувствовала, как мурашки бегут по телу от холода. Она быстро прыгнула в постель и закуталась в одеяло. А через секунду – уснула. Оставшуюся ночь ей снилось что-то необычайно приятное, что-то без сюжета, без действующих лиц. Как будто белые крылья медленно хлопали над ее головой, ослепительно белые крылья…

2

Его огромное тело становилось невесомым, и его тянуло куда-то вверх, в пространство. Он уже готов был рвануть туда, где сиял белый ослепительный свет. Уже был взят разгон, и от скорости на виражах сладко ныло сердце. Он все мчался и мчался навстречу ослепительно полыхающему свету. Еще мгновение, и он сольется с ним, превращаясь в ничто, в такой же свет. Восторг и ужас охватывали душу, еще мгновение…

Но что-то вдруг снова напоминало о теле, что-то растекалось внутри него, и, кажется, искры летели от торможения в разные стороны. Нет! Неужели назад, в эту адскую муку? В тоску и боль?

Нет!

***

– Ну что?

– Кажется, пошло. Идиоты! Куда вы раньше смотрели?

– Так мы ведь думали…

– Да у вас тут думать умеет хоть кто-нибудь? Хоть один человек? Покажите мне его!

– Но мы ведь – не реанимация!

– Это точно. Вы только угробить человека можете. И вот еще что: завтра я его забираю к нам. Нечего ему у вас тут делать.

– Ну это мы еще посмотрим!

– Не насмотрелся за три дня? Человек чуть концы не отдал, пока вы на него смотрели! Нашли белую горячку!

– Одно другому не мешает.

– И ремни эти снимите, сейчас же.

– Снимем, снимем, да не волнуйтесь вы так. Может быть, чайку?

– В гробу я чаек ваш видел!..

Голоса сливались, оглушающее эхо било в мозг. Он возвращался. Спираль раскручивалась медленно, слепящий свет там, впереди, гас постепенно, и из горла рвался нечеловеческий крик: «Не-е-е-е-ет!!!»

Потом – провал. Полный провал без света и образов. Он выплывал иногда оттуда, видел перед собой что-то белое, пытался сосредоточить взгляд, разобраться, что это перед ним. Но не мог. Помимо его воли в сознание влетали какие-то образы. Веяло чем-то родным и знакомым. «Может быть, это Ты пришла, родная моя? Или это я к Тебе поднялся? Да если бы Ты знала, как была горька без Тебя жизнь! Какая пустота без Тебя там, в этом мире, заполненном людьми. Но я так и не оторвался от Тебя, не смог. Все искал, все чудилось мне, что это Ты там, в толпе, за поворотом. Что сейчас обернешься, увидишь меня, взгляды наши встретятся. Ты, мертвая, была для меня самой живой. Ты, несуществующая, была самой реальной. Ты, недоступная, – самой желанной была для меня все эти годы. Пустые годы. Накрой меня белым крылом своим, дай успокоиться. Может быть, Ты действительно стала ангелом?»

***

– Валер, я заполнила, посмотри. Ковалев Марк Андреевич. Пятьдесят шесть лет. Место рождения – Энск. Адрес, группа крови, анализы. Диагноз какой у него?

– Шизофрения под вопросом.

– Да-а?! А я вроде слышала…

– Милочка, ты пиши, пиши.

– Так, написала. Валер, а про сахар, что там?

– Это я сам запишу. Что-то ты такой уставшей выглядишь?

– Ой, не говори. Воскресенье, смена ночная…

– Мил, а мы, знаешь, что сделаем? Мы тебя в отпуск отправим! Хочешь?

– Издеваешься? Я девять месяцев только отработала.

– Целых девять месяцев? Так мы с тобой скоро юбилей справлять будем!

– Смейся, смейся. Мне муж дома такой юбилей устроит. Он и так уже что-то пронюхал.

– Так мы его успокоим. Где там мое любимое местечко?

– Валер, спятил? Смена кончается…

– Ничего, а мужа мы успокоим. Отправим тебя в отпуск, поедете вы с ним по путевочке…

– А путевочку нам дядя даст?

– Дядя. Дядя Валера. Так что с завтрашнего дня, милочка моя, так где у нас там…

***

Что-то пульсировало в голове Марка. Что-то барахталось в темных глубинах той пропасти, куда он летел уже целую вечность. Смерть отступила. Но на жизнь состояние его мало походило. Он плавал между ними, страстно мечтая теперь поскорее прибиться к берегу. Но – к какому?

Он умирал уже не раз. Когда ему было двадцать пять, аппендицит перешел в перитонит, врачи сделали все что могли, вышли к перепуганным родственникам, пожали плечами: «Ну что тут можно сделать? Поздно».

Мать оплакивала его по-настоящему, готова была вырвать себе язык за то, что прокляла сына. Готова была на все ради него, но ничего уже не требовалось. Его, еще живого, перевезли в другую палату – умирать. Но тогда он только начинал жить. Тогда Ия была еще здесь, а не там. Все были здесь, и им был предназначен мир.

Он не плавал тогда в водах, которые уносили в небытие. Он отчаянно сопротивлялся, барахтался, извивался и греб назад, туда, откуда доносился крик матери, где по окаменевшему лицу Ии не текли слезы.

Но как стенка – мяч,

как падение грешника – снова в веру,

его выталкивает назад.

Его, который еще горяч!

В черт те что. Все выше. В ионосферу.

В астрономически объективный ад…

Ему даже не дали кислородную маску Просто подвели баллоны с чистым кислородом, к лицу поднесли шланг. Через день он, уже оплаканный, прощенный, с обожженным кислородом лицом, открыл глаза и попросил пить. Через три дня встал на ноги и, придерживая располосованный живот, на цыпочках отправился в вестибюль покурить. Медсестры замерли, когда растрепанный великан, скрючившись, продвигался мимо них, держась одной рукой за стенку, а другой за живот.